Дорогая Ауди,
Я знаю: прошло много времени. Я мог бы извиниться, что не писал тебе - твое последнее письмо поддержало меня в миг тяжелого испытания - но это было бы не совсем честно. Я мог бы привести в свое оправдание стесненность во времени, которого, как всегда, не хватает, но это скажет тебе лишь о том, что ты вытеснена из моей жизни и совсем не нужна мне, и это было бы неправдой. Вне зависимости от времени и расстояния между нами, ты все также близка мне, но я обнаруживаю, что мне все менее и менее возможно обращаться с кем-либо в эти мрачные дни, и, боюсь, я потерял навыки общения. Почему-то здесь это проще: здесь мы в своем маленьком пузырьке времени нашей группы и дороги, аппаратуры и фургона... и все вне этого пузырька кажется нереальным, из-за этого менее болезненно протянуть к тебе руку; и, конечно, если я слишком разоткровенничаю в каком-то месте этого письма, я всегда смогу оправдаться временным приступом безумия.
Я хотел бы, чтобы кто-нибудь дал точное письменное представление о нашей жизни в группе. Я читал нелепую книжонку, купленную в аэропорте, что кричала своей (жутко яркой) обложкой "Группиз! Наркотики! Оргии!" (см. Примечание в конце текста - С.П.) и трепалась внутри на ужасном английском о фантастических (дословно) приключениях группы под названием Hot Cross Buns, которая "забралась на высокое местечко на поп сцене"! Знаешь, меня тошнит от таких книг, я никогда не прочитываю в них более трех глав. Я все еще надеюсь, что одна из них будет окрашена хоть некоторым ореолом правды.
Любой, кто читает такие книжки, получает очень странное представление о нашей жизни: мчимся из города в город на блестящих лимузинах, выступаем перед дико-фанатичными толпами и, прихватив несколько красивых и сексапильных юных девиц, отправляемся громить номера в гостинице, накачанные, конечно же, приличными дозами всех известных наркотиков. Нет, возможно, я смешиваю разные вещи: изложенное выше слегка правдиво в том смысле, что действия цикличны и совершенно бессмысленны; в этих тупых книгах всегда есть лишь видимость сюжетной линии и определенный изменчивый элемент в действиях и реакциях героев... в действительности, тут ничто и никогда не изменяется. Я не смущаю тебя? Ведь реальность так сложно описать... да, мы перемещаемся в нашей машине, но это Кортина Форд, а не Мерседес; порой - наркотики, но они - лишь буфер против агрессии, направленной на нас... они оживляют нас и, одновременно, убивают. (Подумав, я замечу: я не хочу, чтобы ты слишком беспокоилась обо мне, у меня нет никакого намерения распинать себя на этом современном кресте.) Есть и группиз, но это вовсе не фантастические нимфы. На той воображаемой картине группи (очень похожая на надувную резиновую куклу размером с человека, рекламу которой ты можешь увидеть в комиксах Марвела) дарит свое тело группе; в реальности персонажи меняются местами, и музыкант может почти что почувствовать, как снимают его скальп.
На самом деле, мы не тот тип группы, о которой придумывают такое, хотя у меня нет никаких сомнений, что такие группы существуют. Все группы разные, как и все люди, есть нечто, что имеется у всех, но лишь малое их число обладает тем, что не может быть связано с кошмарными подробностями таких книг: это - музыка, и это важно. И если можно так говорить о музыке в книге, то тогда зачем же ее играть? Возможно, музыка - это гравитация, которая связывает написанное и удерживает его от попадания в область правды.
Ты, наверно, будешь удивлена, зачем я пишу все это тебе; знаешь, это вопрос о предохранительных клапанах, как всегда. (Помнишь наш разговор в Манчестере, когда я последний раз тебя видел? Неужели прошло уже два года?) Ты ведь знаешь, что песни - это мой предохранительный клапан; но, в то же время, ты знаешь, что порой нечего не выходит, и я могу сидеть часами, уставившись на лад гитары или на клавиши, или на карандаш в моей трясущейся руке; но они не открывают мне свои нераскрываемые секреты. В любом случае, сейчас, запертые в самом сердце Германии и гастролируя (осталось еще две недели), я с трудом смог собрать энергию, чтобы открыть себя для всего этого.
Ты снилась мне прошлой ночью; не важно, о чем был этот сон. Веря (я должен, если хочу спастись), что все вещи имеют свою причину, хотя бы даже и отрицательную, причина показала мне, что покой твоих представляемых глаз и понимание, внимание ко мне через мили расстояния, могут помочь мне с моей тяжестью. Я лишь могу рассказать тебе, что я намериваюсь сделать, для письменного свидетельствования того, как это было; мне действительно нужен кто-то... только один человек... кто может понять, даже если (и я знаю, что это так) я неспособен выразить это и могу лишь бросить отблеск света через приоткрытую дверь.
Позволь мне рассказать тебе о нашем выступлении, которое было вечером, поскольку оно хорошо отражает всю ту жестокость, что окружает меня и стремится довести до невесть чего. Вначале мы были вне этого: мы весь день просидели в гостинице (Мангейм не очень подходящий город для гастролей, даже если бы мы были способны организовать себя и свою энергию в полной мере), и все наши последние деньги ушли на бутылку текилы. (Произошла безумная путаница с оплатой, и наши деньги пока еще не пришли из Лондона, они должны были прибыть вчера, но мы могли лишь надеяться...) Итак, провалявшись весь день на белых накрахмаленных простынях и распив целую бутылку текилы, мы, как всегда, были готовы к выступлению. Это выглядело многообещающе: низкое, современное здание, с фонтанами, чайная комната с зонтиками, современная скульптура на земле, белые окна выстраивались против черных деревьев. Внутри оно было современным и комфортабельным, но - одна серьезная проблема: душная гримерная была переполнена людьми. Это была полуподвальная комната с окнами на уровне земли, и она казалась печкой. Однако, нам так надоели дни без движения, что мы уселись на низкие кожаные диваны, расположенные по два у каждой стены, и пристально уставились в зеркала на свои пустые лица, которые растягивались в них до уровня окон.
Энтузиасты "Бесплатной Музыки" прибыли и, нагнувшись и припав к земле за окнами, начали свои обычные речи, пытаясь добиться разрешения на проход через них в гримерную. Они очень и очень разозлились, когда мы не впустили их, и, после стадии попеременного попрошайничества и обиды, активно попытались сами пробить себе дорогу. Мы встали на гримировочные столы и вытолкали их за окна, в конце концов, решив запереть их на задвижки. Мы грозно гримасничали с каждым через стекло, и они исчезли, вероятно, в поисках других возможных входов. Я порой поражаюсь этике этих людей, хотя я и очень люблю играть бесплатно. Но это невозможно с нашими еженедельными расходами, дорогами, фургоном, аппаратурой, нашими собственными зарплатами. В соответствии с этикой, если кто-то платит, нельзя, чтобы другие могли входить бесплатно; однако, логическое следствие из этого: если один человек готов заплатить k50, чтобы увидеть нас, то и все остальные тоже готовы это сделать. Ха-ха! Еще одна глупость, я не могу вылезти из этого болота. Как и во многих других вопросах, я вышел из места, где я чувствовал правду, но оказался в совершенно другом месте, полностью враждебном и противном моим чувствам. Гораздо проще скандировать лозунг, чем думать о его смысле. БЕСПЛАТНАЯМУЗЫКАБЕСПЛАТНАЯМУЗЫКАБЕСПЛАТНАЯМУЗЫКА!
Один парень из группы Nimrod, с которой мы гастролируем, вошел в гримерную и рассказал нам, как однажды, выпив текилы, он полностью выпал на три дня и совершенно не помнит, что произошло и что он делал. Дэвид слегка побледнел и вышел из комнаты.
Потом появилась Дороти: она, наполовину англичанка, наполовину немка, следовала за нами всю прошлую неделю, располагаясь в вестибюлях гостиниц и в гримерных, прячась за кулисами во время выступлений. У Дороти были коричневые волосы, маленькие, блестящие глазки и пухлые формы. У нее были толстые щеки и жирные ароматы. Она приходила в гримерную и большую часть времени просто сидела, игнорируемая нами и, без сомнения, внутренне млела от пребывания здесь. Мы часто говорили о ней, поскольку она слишком сильно к нам привязалась. Она - необычный непередвигаемый объект, и никто из нас не был способен стать непреодолимой силой. Разговор с ней никому не принес бы ничего хорошего, так же как и полное ее игнорирование; и никто из нас не хотел доводить себя до того, чтобы сделать с ней что-нибудь грубое, даже если это позволило бы нам избавиться от нее, в чем я сильно сомневался: она наверняка испытала бы мазохистический оргазм. Мы не могли этого сделать с ней, поскольку думали, что она искренне погружена в музыку и готова проехать сотни миль, только чтобы увидеть наше выступление. Раздувание наших эго одновременно заслоняло наш самоконтроль и наши инстинкты самосохранения. Понимая, мы отдавали себе отчет в этом, но, похоже, ничего не могли с этим поделать. Обычно она просто сидела здесь до вечера и, на самом деле, во избежание последствий, я не обменивался с ней более чем полусердечным "привет"; но, когда сегодня вечером открылась дверь, я, ожидая возвращения Дэвида, успел полу-улыбнуться в том направлении, но это она вошла в комнату. Она схватилась за мою улыбку как игрок в крикет, охраняющий воротца, и стала пробираться ко мне, сопровождаемая разными странными видениями в моей голове, вызванными выпитой текилой; я не мог остановить ее неизбежное нападение на меня.
"Привет!" - сказала она и оскалилась в своей кривой улыбке. Я промычал что-то в ответ и попытался смотреть в другом направлении.
"Где ты живешь в Лондоне?" - спросила она. Я сделал вид, что не заметил ее вопроса, но она повторила его более настойчиво.
"Ну, я на самом деле живу в Сассексе, не в Лондоне... Я... м-м-м... предпочитаю загород... тишину..."
Она вытащила книжку из большой сумки через плечо. Это была ее записная книжка. Она хотела получить мой адрес в Англии. Я спросил ее зачем. Она сказала, что хочет написать мне. Я сказал ей, чтобы она писала на адрес звукозаписывающей компании, они передают мне приходящие письма.
"Мне не нравится звукозаписывающая компания", - сказала она.
Пауза.
Она хотела приехать и увидеть меня, когда будет в Англии. (Все приезжают в Англию.) Она поедет в течение месяца. Она хотела приехать и увидеть меня. Я сказал ей, что редко бываю дома из-за работы. Она все еще хотела получить мой адрес и все еще хотела приехать и увидеть меня, она начинал злиться. Я тупо взглянул на нее, прикрыл глаза и попытался понять, что же происходит. Гай дал мне сигарету и короткую передышку.
Она изменила тактику: не мог бы я написать ей, вот ее адрес, не мог бы я придти и встретиться с ней, когда мы будем в Дюссельдорфе. Я попытался отделаться невразумительным хмыканьем, но она не была этим удовлетворена, и в конце концов меня заставили ответить "Возможно". Она дала мне аккуратно сложенный листочек бумаги со своим адресом. А теперь, не могла бы она получить мой адрес? Гай дал знак свистом, что он и Хью уходят смотреть выступление Nimrod. Дезертиры!
Дороти уселась на диван напротив меня. Я попытался подготовиться к физической защите, я сказал сам себе, что всегда смогу выбежать из комнаты...
"Ты не хочешь немного героина?" - спросила она. Я отказался. "Я хочу кое о чем попросить тебя".
"А... чего?" Я надеялся на спокойный, аналитичный вопрос о песне, выступлении или о будущем группы. Она поразила меня.
Ауди, этот цыпленок, этот отталкивающий, пухлый цыпленок... она просто сидела здесь и просила подарить ей ребенка. Ты представляешь себе это? Она сказала, что уверена, что это был бы самый замечательный ребенок, это было бы изумительное дитя, не могу ли я? Не могу ли я сделать эту малость для нее?
Ты можешь представить себе: я густо покраснел. Бормоча что-то о том, что в комнате слишком душно, я сделал движение к двери. Через секунду она цеплялась за мои колени, упрашивая, умоляя...
"Разве со мной что-то не так? Что-то не так?" - рыдала она.
Гай вошел в дверь и застыл на пороге: я был спасен! Ее хватка на секунду ослабла, и я убежал за дверь, забрался в туалет и сидел там до самого выступления.
Ты видишь, под каким давлением мы находимся. Разве я когда-нибудь хотел, чтобы так было? Нужно ли, чтобы один человек погружал другого в такое, даже ненамеренно? Что я могу сделать или сказать?
Концерт было соответствующим, и я сбросил много накопившейся к тому времени агрессии в это представление. Пар, похоже, вышел, и усталость пришла, хотя, в середине и в самом конце вечера мы могли бы с таким же успехом играть в разных комнатах из-за недостатка взаимопонимания и взаимного отталкивания. Я взял последний аккорд песни на бис, измученный духовно и физически. Это порой очень не просто: проводить час с четвертью, которые - по общему мнению - и составляют весь наш рабочий день. Это все еще - слава богу - совершенно иной мир, заключенный между так называемыми реальностями; но, возвращаться из него, со всеми переменами, происшедшими в сознании за время отсутствия, так же тяжело, как и входить в него.
У нас были серьезные аргументы не возвращаться в гримерную после выступления, но появление трех-четырех немцев, желавших задать нам вопросы, успокоило нас. Мы часто спорим сейчас... наверно, все возможные темы для разговоров истощились, и единственное общение, оставшееся для нас - кричать друг на друга. Возможно, это лишь некий период, и у нас уже было такое в прошлом; но рано или поздно один из нас неизбежно перейдет границу допустимого пренебрежения и оскорблений, и затем мы сорвемся с туго натянутой проволоки, по которой идем в нашей самообманывающейся группе-семье. Мы ссоримся из-за пустяков, как в любой семье, и раньше или позже мы должны будем покинуть дом...
Батареи вопросов вставали перед нами, но я мог лишь уклончиво бормотать невразумительные и темные ответы; вернувшись в реальность, я еще раз был шокирован при воспоминании о столкновении с Дороти. "Какая Ваша самая любимая песня?", "Какой философ повлиял на Вашу работу?", "Что Вы собираетесь делать в будущем?".
Что мы собираемся делать в будущем, Ауди? Что я собираюсь делать? Будущее похоже на бесконечную дорогу и бесконечные выступления и представления, которые тоже иногда кажутся бесконечными, хотя в другое время они - одна забава. Сколько радостей надо испытать, чтобы скомпенсировать все насилие жизни, возникающее в процессе достижения будущего? Сколько раз я еще буду садиться в машину и думать: "Возможно, это наша последняя поездка; возможно, в этот раз мы столкнемся с десятитонным грузовиком". Сколько аргументов тогда будет? Как часто до этого мы ругались всего лишь из-за разницы во мнениях? Как часто до этого нам нужно было шесть бутылок текилы, чтобы изолироваться от окружающего мира? Как много здесь таких, как Дороти?
Я сижу в этой убогой комнате в гостинице, сейчас без пятнадцати четыре. Завтра мы уезжаем в Нюрнберг. Если бы у меня были деньги, я думаю, что бросил бы все и уехал бы в Марокко или Пакистан. Когда я отправлялся в этот путь, я собирался купить максимум свободы, но сейчас наши обязательства перед другими людьми растут и растут, а свобода убывает вместе с нашими еженедельными расходами.
Но у меня нет денег и, даже если бы были, я не уверен, что сделал бы это; слишком я далеко зашел... слишком далеко. Наверно, я опять не буду писать тебе некоторое время и наверняка не увижу тебя в твоем пристанище в Данди. Но - спасибо за то, что читаешь это... написав это, мне гораздо легче - мне нужен кто-то во внешнем мире, кто понимал бы меня на пол-дороге.
Береги себя...
Извини, что я возлагаю все это на тебя, но, по крайней мере, это демонстрирует доверие.