- Есть кое-что еще,-сказала она,- кое-что, о чем вам и вправду стоило бы знать. Это лежит в намного более широкой области, несравнимой с личными сферами┘ ваше отношение к жизни в целом.

Ее руки покоились на зеленом сукне стола, сжимая набор тех карт, в которых, как говорят некоторые, удача скорее скрывается и открывается, чем выигрывается или проигрывается.

- В каком смысле?-спросил он.-Я хочу сказать, мне известно, что существует этот конфликт┘-его руки делали широкие движения над картами, где ее уверенно метались от одной к другой в узких треугольниках интуиции, логики, причинности┘-между высшей и низшей сущностями, но что еще?

- Это что-то постороннее, это не зависит от какой-то конкретной карты или расклада. Я не знаю, говорить ли вам и как это, в самом деле, сделать, но┘ просто ощущение от этих карт настолько сильно и я не думаю, что испытывала что-либо подобное прежде. Я не могу высказать вам это понятными словами┘ Я не могу этого объяснить обычным толкованием.

- Ну, что бы это ни было, если вы видели это┘ Скажите мне, и я скажу, дошло ли до меня.

- О, сомневаюсь. Ладно, думаю, я должна вам сказать,- она замолкла, собираясь с мыслями в поисках отправной точки.- Ну, как я сказала, в соответствии с картами по их номинальному достоинству, вам живется и будет житься хорошо,-не считая конфликта между вашими высшей и низшей сущностями. В телесном и ментальном планах не должно быть ничего, кроме удовлетворения; в духовном-тоже, в тех пределах, в которых вы хотите, или которые вам нужны. Но есть какая-то тень, какое-то изменение. ┘Это много больше, чем то, что означала бы, скажем, Башня, если бы выпала,-она жестикулировала кончиками пальцев,-вместо Умеренности, всех этих Чаш. У меня на самом деле нет слов, только ощущение, и я не могу показать вам это на картах в точности. Тем не менее, оно есть. Вы живете жизнью наслаждения и изобилия, но без убеждений.

Она посмотрела через стол на Адама. Это было странное мгновение, странная обстановка для него, и ему было тяжело выдержать ее взгляд с чем-либо вроде серьезности, которой, как казалось, этот взгляд требовал. Женщина была далека от любого образа гадалки, которые он составлял ранее. Он не ожидал увидеть, да и не увидел шали, хрустального шара или чего-нибудь настолько чрезвычайно театрального по своей природе. Но он все же предвкушал некое чувство потустороннего, некое чуждое качество; возможно даже какую-то мрачную сексуальность┘ женщину, которая знает, которая видит, которая заставляет увидеть. Но в ней не было ничего такого, ничего кроме обычного: ее конформистские одежды, ее поддельный жемчуг, ее пышная прическа, ее комната в пригороде, дешевые украшения и волоконные лампы. Ее и ее окружение с трудом можно было представить менее мистическим.

Не то чтобы он и сам был особенно склонен к мистике; он не назвал бы себя верующим в духовные и психические материи. Вообще-то, он ни верил, ни отрицал ничего, чему у него не было бы непосредственных доказательств. Его разум был скорее разумом отшельника, чем исследователя: скорее ощущал ветер, чем небо. Ветер слов подул на него в ходе довольно несерьезной беседы с другом, рекомендации, чтобы он пришел и увиделся с этой исключительной женщиной, которая истолковала бы его карты. В то время он скучал, бездействовал, поэтому последовал предложению. Так он обнаружил себя здесь, лицом к лицу с обыкновенной женщиной и ее необыкновенными словами.

К этому моменту он уже запутался и на самом деле вообще не понял, о чем говорила женщина. Но под ее серьезным взглядом решил, что должен попытаться понять.

- Но я искренне отдаюсь моей работе, моему досугу, всем моим занятиям,-произнес он,-Я вправду верю в свою жизнь┘ Не знаю, что вы имеете в виду.

- Да, вы верите в свою жизнь,-ответила она,-и вы проживаете ее целиком. Я не говорила, что это не так. Извините меня, слова не┘ но вот правильное слово: у вас в вашей жизни не было убеждений. Нет, не говорите ничего. Я вас не критикую. Вам не нужно оправдываться или защищаться передо мной; только перед собой. Я просто говорю вам то, что вижу и чувствую в картах┘ это вы должны найти этому осмысление.

- Извините,-сказал Адам. Он действительно сожалел: он чувствовал себя, как если бы провалил какое-то испытание, как если бы-довольно смешно-подвел женщину.- Я понял все предыдущие части толкования, но эта, кажется, выше моих сил. Я не уверен┘

- Да, вы не уверены; я думала, что так и будет. Но все же этот разрыв как-то присутствует.

Последовала неловкая пауза, и он поднялся со своего места.

- Послушайте, я знаю, это для вас трудно,-вздохнула она, зажав руки между коленями.-С одной стороны, вы хотите категорически опровергнуть все, что я сказала; с другой, вам хочется защитить мои чувства и притвориться, что вы со всем этим согласны. Поверьте мне, я встречала много дураков, и многие люди относятся ко мне, как к дуре. Я не думаю, что вы дурак. Ни один из тех вариантов, над которыми вы размышляете, не хорош. Вы пришли сюда, чтобы истолковать свои карты; это нелегко, это связано с обязанностью. На мне лежит обязанность истолковать их правильно. На вас, если вы не дурак, лежит обязанность не просто слушать┘ попытаться услышать что-то для себя.

Да, он взвешивал те два варианта, и был почти готов избрать легкий путь, уйдя под невнятные выражения признательности, от которых отрекся бы, едва оказавшись за дверью. Он начал испытывать неудобство и хотел унести ноги от порога, на котором себя обнаружил, ступень которого смутно осознавал, и которым был неясно испуган. Он пришел сюда из праздного любопытства; теперь, когда он был готов испытать дальнейшее просветление, хотя бы чтобы ускорить свой уход, женщина также блокировала его слова.

- Я вижу, мне нужно высказать это вам иначе,-произнесла она.- Это слишком глубоко, слишком привязано к вам, чтобы быть выраженным в любых обычных словах. Мне нужно быть более образной. Послушайте, я расскажу вам историю; я знаю, такой способ объяснения всего этого покажется странным, но верьте мне, доверяйте мне, это единственный способ, который я знаю. В конце концов, может быть, у вас появится вопрос, видение в вашем восприятии. У вас есть время?

- Ну, я┘

Все возможные ходы были замечены и умело исключены. Выбора не было, было неограниченное время. Она пригласила жестом Адама пройти от стола к дивану; когда он расположился там, она сама уселась на краешек кресла. Он откинул голову на подушки и сосредоточил взгляд на потолке; он уже мог чувствовать, как ее взгляд устремился на него. На мгновение он подумал: "Может, это какое-то сексуальное┘?", но потом она начала говорить из другого угла комнаты, и ее голос, ее спокойная уверенность привели его в полное внимание. Она говорила на тон ниже, чем обычно, и ее слова, хотя и обдуманные, монотонные, казалось, приходили к ней в тот самый момент, когда она произносила их. Он украдкой взглянул на нее: хотя ее глаза были направлены на него, они казались потерянными, унесшимися далеко, очарованными. И теперь он сам был очарован ее голосом, ее рассказом.

- Наступил мир, но в нем присутствует застой. Наступил мир, после лет бурь и войны; единство после разобщенности; надежда после отчаяния; любовь после универсальной ненависти. Приходят перемены; приходит смерть и оставляет перемены после себя. Мир был низвергнут; он восстанавливает себя и вновь становится единым целым. Люди земли объединились вместе; они храбро глядят в будущее. Этого самого по себе недостаточно.

Теперь, когда люди могут видеть, они должны взглянуть на каждого, и на свою разобщенность. Они двигаются в одной упряжке, с одной целью, но по разнящимся побуждениям. Люди могут видеть, но смотрят только на себя: они сопротивляются необходимости в подлинном единстве. Группировки и раздробленность войны все еще остаются занозами под кожей людей. Мир разрушен до основания, чтобы быть построенным снова; однако планы для него выносятся из старого мира. Все указывает на цикл, повторяющийся конец, крах. Надежда ясна, но люди осознают, что ликование исчезло.

Некоторые были довольны; те, кто господствовал в новом мире. Другим было все равно: тем, кто променял свою надежду на безразличие-удобный обмен. Иные не воздерживаются от действия. Они видели, участвовали в разрушении старого мира, помогали придать форму новому, желали его успеха. Они знают, что он уже несет семена собственного разрушения. Несогласие и расслоение уже начались. Те, кто это видит, выбирают решительные действия. Убежденные в собственной правоте, они предпочитают разрушить, но не допустить упадка.

Они выбирают голосованием мужчину и женщину из своих рядов. Они воплощают те ценности и достоинства, к которым стремился новый мир. Их жизни и интересы наиболее полноценны, их позиции наиболее чисты. Они те, кто с наименьшей вероятностью пронесет ростки разобщенности и раздора к другим. Этих двоих они посылают в безопасное место, чтобы начать мир заново. Себя и всех остальных на земле они уничтожают; выживают только те двое, которых они выбрали, чтобы заселить мир еще раз.

Она остановилась. Адам смотрел на нее в полутрансе и был почти удивлен тем, что ее голос все еще исходит от того же невзрачного, средних лет, среднего класса тела. Это тело все еще было напряжено; у голоса еще оставалось несколько слов.

- Есть вопрос, который каждый из нас должен задать, но мы никогда этого не делаем. Настало ваше время задать его о себе. Вы, Адам, могли бы вы быть этим последним и первым мужчиной? Достаточно ли вы удовлетворены своей жизнью, ее ходом, для этого? Будут ли последующие от вас поколения, носящие ваш отпечаток, вашу жизнь, хорошим, лучшим человечеством? Есть ли в вас убеждение, что ваша жизнь проживается в ее самом полном объеме и самом полном значении? Есть ли в вас убеждение в наследственности?

Он знал это. Он знал, что в конечном счете расценивал жизнь, как забавную игру; скорее что-то, во что он выбрал быть вовлеченным, а не то, с чем он звучал в гармонии. Он знал, что под поверхностной оживленностью и занятостью лежит пустое саморазрушение. Он знал, что был далек от безгрешности.

А она теперь была далека от той мощи-голоса, таинственной силы-которой была облечена всего мгновение назад. Она оползла в кресле, будто теряя силу и материальность с каждой секундой. Адам теперь был силен и жесток; по крайней мере, что касалось сжатия челюстей. Она попыталась сказать что-то: "Я┘", но ее голос оборвался под его гранитным взглядом. Напряженные, неловкие минуты; затем каждый собрал в себе свою обычную личность, и это было время, самое время ему уйти.

Его шляпа и пальто. Она проводила его к двери и там задержала на минуту. На этот раз она говорила с настойчивым вопросом в каждом слоге, как если бы сейчас ей нужно было подтверждение: непредсказуемая пригородная домохозяйка.

- Это┘ важно?

Не было подтверждения, не было ритуальной благодарности; не было ничего, что он мог бы сказать. Он ушел, быстро и в гневе.

Гнев не длился долго. Адам увидел, или ему показали, что-то глубоко неверное в нем, и он решил изменить это. Однако он не тяготился-этого не было ни в его природе, ни в той, к которой теперь, как он чувствовал, ему нужно было стремиться. Несколько дней спустя он обнаружил, что направляется к тому другу, который порекомендовал ему гадалку.

Тот, конечно, спросил о его картах, но он дал только самый поверхностный из ответов. Он бы не сумел объяснить, что случилось, а его друг был бы неспособен понять это. Прежде эти двое были близки, хотя в Адаме и был всегда налет зависти по отношению к другому. Он казался таким заинтересованным, таким знающим, таким опытным во всем: в музыке, магии, науке, драматургии, психологии, фильмах, обществе. Но поле зрения Адама было теперь расширено его проникновением в странное внутреннее отсутствие интереса к жизни и существованию; теперь он видел, что в сердцевине бытия его друга,-где в нем самом было это полное безразличие-лежит пустая скука. Поэтому, чтобы не уменьшать ее, он умерил свое волнение и просто сказал, что его визит к женщине был стоящим.

В любом случае, его друга не сильно интересовали его переживания. Он, конечно, встречался с ней и сам; но он знал многих ясновидцев из разных слоев и областей. Единственная самобытность, которую он в ней нашел, заключалась, наверное, в несоответствии между ее пригородным образом жизни и ее карточными домиками. Возможно, это была та самая странность, из-за которой он послал Адама, признанного неверующего, к ней. Сейчас это его мало заботило.

Как всегда, в помещении был включен видеоприемник; Адам знал, он был оставлен работающим, чтобы даже когда в комнате ничего больше не происходило, с экрана в нее переходило ощущение вибрирующей активности. Это был один из новых каналов: постоянный поток событий, наблюдений, сообщений, одно неумолимо переходящее в другое. Это шло со всех сторон: круговорот нескончаемого страха и разрушения (такой политический, социальный и популяционный климат), мелочной агрессии и то и дело вспыхивающей войны. Протекание 2000 года совсем не заставило Человека попытаться сохранить больше себя: еще больше его жадности, его прожорливости, его жажды власти и личной изоляции┘ прежде всего, больше его в цифрах. Мир превратился теперь в скороварку; все еще не было предохранительного клапана, все еще не было конца пожирающему пламени, и не предвиделось. Чтобы он наступил, каждый сражался более яростно, чем когда-либо, за самосохранение и пространство для роста,-так, что не осталось никаких шансов на что-либо подобное. Со времени распада-во всеобщем хаосе-Организации Объединенных Наций в 1993 году не было даже видимости согласия или единства. Каждая страна теперь была сама за себя; и, поскольку все кроме военных космических программ было давно уже заброшено, суша, обладание землей стало первоочередной задачей. Поэтому каналы новостей были постоянно полны конфликтов, агрессии и бедствия┘ как раз та панорама, которая была нужна его другу, чтобы вымести призраков бездеятельности и скуки из своей комнаты.

Обычно тот выказывал лишь вялый интерес к экрану, но на этот раз Адам провел здесь только десять минут, когда что-то захватило внимание его друга, и он увеличил громкость. Речь обозревателя перешла из шепота в крик. Рассказ шел о новой оборонной системе, новейшей разработке правительства. В тот день, видимо, в дело было пущено гигантское силовое поле, опоясывающее линию побережья Британии. От Бекклза до Буда, от Саутгемптона до мыса Рат остров был запечатан за непроницаемым, невидимым барьером, непреодолимым для любой материи, изгибающимся со всех сторон, чтобы замкнуться в привязанной к земле точке в милях над страной. Ничто не могло теперь войти в Британию или выйти из нее, как и из ее спутников, островов Мэн, Гебрид, Нормандских, Ирландии. На экране новость приветствовалась, однако не было упомянуто ничего ни о работе системы, ни о каком-либо из последствий ее деятельности-хотя бы о том, что свобода граждан в очередной раз была урезана во имя их собственной безопасности.

Это был всего лишь дальнейший прогресс-или закат-мира; Адам не мог понять, почему его друг так возбужден. Как только сообщение закончилось, тот подскочил к полкам своей библиотеки и, после недолгих поисков, достал книгу. Бормоча под нос "Изумительно! Удивительно!", он выключил видеоприемник и вставил кассету в его лицевую панель, удерживая перемотку, пока не проскочил почти все страницы книги. Когда экран стабилизировался, на нем отобразилась страница с оттиском, несомненно, древним и, также несомненно, наиболее его интересующим.

- Я так и думал,-произнес он.-Разве это не странно?

- Что это?-спросил Адам.

- Старая штука┘ можно сказать, предсказание; очень необычное┘ Это из апокрифа "Рукописи Британии", хотя никто не может быть абсолютно уверен, что оно ей принадлежит. Есть только одна копия и очень мало кассет. Оно было найдено в развалинах Вестминстерского аббатства в конце прошлого столетия. Никто не знает даты его возникновения, ее нельзя установить даже углеродной датировкой. Этот обрывок-все, что у нас осталось от "Откровения д'Артура".

Адам, странным образом притягиваемый к тому, что было написано на странице, начал читать. Текст был на английском, хотя некая стесненность стиля, чуждый диссонанс между идеей и выражением, привели его к пониманию того, что это было переведено с другого языка. Сначала он подумал, что неизвестный переводчик, вероятно, приукрасил и романтизировал историю. Вскоре, однако, до него дошло, что это было не так: украшение оказалось на самом деле его противоположностью, выхолащиванием до главного; создавая впечатление избыточности, оно являлось в действительности необходимым для послания. Это не было обрывком-страница выглядела законченной, даже если она являлась шифром, частицей, кусочком головоломки. Это было переводом, да, но не с латыни, и ни с какого другого человеческого языка, звучавшего когда-либо. Это имело огромное значение; и это предназначалось для него. Он читал сейчас, как никогда не читал ранее.

"И тогда они построили стену вокруг страны, так, что никто не мог проникнуть сквозь нее, хотя стену нельзя было увидеть. И они не могли покинуть свою страну, как не могли войти те, кто хотел захватить их. И стена тянулась от берега до берега: где бы море ни встречалось с сушей, была стена. В стране наступил мир. Люди забыли все, что было прежде и все, что было снаружи, виделись и разговаривали только друг с другом.

Но тогда короли внешнего мира начали войну, и битва была столь ужасной, что суша содрогнулась. Почувствовав это, те, в стране, также начали сражаться. И суша зашевелилась от битвы, и земля с воздухом сами вступили в бой. Разрушились горы, а небо окуталось тучами. А потом растаяли льды на севере и на юге, и вода разлилась по миру, и затопила его. Тогда все в мире утонули, кроме тех, в стране за стеной, ибо вода не могла проникнуть за нее. Так люди Британии остались последними на земле.

Тогда с севера, из-за растаявших льдов пришел Артур, который, как было известно, должен был вернуться. Он был свободен ото льда, свободен войти в свою страну. Так он явился, на своих черных носилках, со своими слугами. Но он нашел людей в смятении. Они все еще сражались, но теперь жили в великом страхе из-за того, что случилось с другими странами на земле. Они знали, что никто за пределами их страны не мог выжить, ибо видели воду, вздымающуюся за щитом стены.

Но Артур полюбил людей и они сделали его королем. И он приказал им перестать сражаться и направил их к лучшей жизни. Наступил мир, и казалось, страна будет безмятежна всегда. Прошли годы.

Но потом Артур заболел, уколов свой большой палец отравленной колючкой, и умер. И люди были обеспокоены, и бродили они и разговаривали в страхе. И вскоре они разделились и вновь принялись сражаться, и страна увидела опустошение войны еще раз. Все стало у них так, как было до Артура и Потопа.

И случилось тогда, что они увидели, как вода спадает; и в эти дни они поняли, что вдалеке становится лед; и скоро на земле появятся страны, иные, чем их собственная.

И тогда многие из тех, кто был приближен к Королю, оглянулись на страну вокруг и увидели, что так быть не должно. Все было так же, как и встарь. Это не было той жизнью, которой они искали при Артуре. И тогда они решили, что Потоп и пришествие Артура, и надежды на мир, лелеемые ими, были ни к чему. Тогда в гневе и отчаянии они направились к берегам страны и там они разрушили стену, так, что вода хлынула внутрь и затопила все на своем пути. Так погибли последние люди на земле, последние люди Британии.

Но сначала те, кто запланировал это, отправили двоих из своих рядов прочь, мужчину и женщину. И они отправили их на высочайшее место на земле, где те были в безопасности от Потопа. И эти двое выжили, чтобы заселить землю".

Вот Адам в своей комнате, как это было в течение многих дней. Время прислушаться к каждому словечку в его мозгу┘

"Хорошо, да, это обо мне.

Странно, но справедливо, что гадалка почувствовала и поняла, насколько важно ее сообщение; странно и справедливо, что все элементы стали на место благодаря мимолетным интересам моего друга. Способ, которым пришло знание, был гармоничен. Я гармоничен.

О, теперь нужно готовиться. Кто знает, когда придет катаклизм, какую форму он примет? Кто знает, какой человек выступит Артуром? Когда будет Потоп?

Но я знаю... моя воля растет, мои силы увеличиваются, моя уверенность не может быть сильнее┘ все это будет. Поэтому мне нужно создать из себя и своей жизни все, что я только смогу. Я зеркало. Когда я разобьюсь, осколки разлетятся по всей земле, каждый с моим отпечатком.

Я не могу быть совершенным человеком, но я должен попытаться быть совершенным собой. Со всеми нами то же самое, судьба, испытание. Но на мне лежит ответственность. Не только за себя самого, как у всех остальных; за все прошлое, настоящее, будущее, за всю Землю и человечество. За тот Потусторонний Мир, который заблаговременно послал мне это знание. Я не могу быть сверхчеловеком; я должен быть человеком до предела.

О, еще остались ноющие сомнения. Тот вопросительный тон в голосе гадалки. Обыкновенная ли она женщина? Не в ее голосе, в более глубинном. В Гласе, вопрошающем, осознаю ли я бремя своей ответственности? Глубочайшая обеспокоенность┘ ее "Это важно?" на самом деле значило "Вы понимаете, насколько это важно?" Понимаю ли я?

Еще этот пагубный страх. Она говорила об отсутствии убеждений, дистанции между духом и интеллектом, глубинном отсутствии заинтересованности. Это неискоренимо? Как раковая опухоль во мне? В моих генах?

Я должен бороться, чтобы подготовиться. Даже когда я тянусь к следующему узлу развития, я сознаю, что их еще больше внизу, там, куда моя рука и взгляд пока не добрались. Насколько глубоко мое безразличие? Я передам мое семя новому миру┘ не будет ли в нем все же заложено разрушение? Не разногласие, разобщенность, догма-но бесцельность, вялость, отсутствие веры в себя, в мир, во время, в действительность, даже в жизнь? Каким будет мир, когда придет мой час? Есть ли у меня время, чтобы превратиться в лучшего, еще лучшего меня?

Сколько еще мне нужно готовиться, как скоро стану я истинным Адамом┘?"

Возможно, он выжил из ума, возможно, он тронулся. Возможно, он прав. Так или иначе, он и его проблемы лежат в будущем, которого никто из нас никогда не увидит. Уже поэтому трудно решить, что же думать; сожалеем ли мы о нем, смеемся ли над ним, оплакиваем его, надеемся на него, говорим ему "удачи" или "уши развесил", или даже вообще не верим в него┘ он все равно будет выше нас.

Ибо теперь Адам живет в убеждении, что его жизнь имеет цель.